На четвёртом, кажется, курсе, у меня была какая-то идея фикс: написать диплом про творчество Николая Васильевича Гоголя. А точнее - о «смехе» в творчестве Гоголя.
Однако что-то не сложилось и тему пришлось менять чуть больше, чем кардинально - двигать её в район современной русской публицистики к началу 21-го века.
Впрочем, я был уверен, если бы не временные рамки, то Гоголь не потерялся бы и со своей публицистикой, которую можно отрыть из начальных этапов ещё пушкинского «Современника» или в насквозь публицистичной работе «Выбранные места из переписки с друзьями».
Однако сегодня, 1-го апреля, мне вновь хочется поговорить о смехе в творчестве Гоголя. Всё-таки публицистика - это вещь всегда чуть более приземлённая, чем нечто эфемерное и неуловимое, как юмор.
Особенно юмор гоголевский.
Помнится, возвращаясь во времена моей студенческой травмы, когда я только обьявил о желании написать по этой теме, на меня посмотрели так странно, будто в Николае Васильевиче я увидел малороссийского стендапера первой половины 19-го века.
Но нет. И в мыслях не было рассматривать произведения Гоголя с точки зрения юмора в его современном восприятии. Скорее, тут следует говорить о смехе истеричном. Смехе(да простит меня Министерство Штампов РФ) сквозь слёзы, который старается противостоять всему, что есть в этом мире. О смехе, который старается противостоять чему-то очень и очень страшному.
Смех стал инструментом для построения произведений Гоголя. В первом своём прозаическом опыте - «Вечера на хуторе близ Диканьки» - он поразил всех именно в этим.
Столичный цензор смеялся над каждым рассказом этого сборника, как говорил позже сам Гоголь. Он сидел рядом с дверью в цензорский кабинет и испытывал самый настоящий стыд, считая, что глупость его произведения вызывала подобную реакцию, но нет. Цензора действительно насмешили эти повести. И всё же до сих пор не понятно, с чего он так смеялся: с убитого ребёнка в «Вечере накануне Ивана Купалы» или над кучей утопленниц, что появлялись в образе привидений в одноимённом рассказе.
Однако общество поразили эти малороссийские картины из жизни Гоголя: дьявол, чёрт и различные привидения - вот, кто высмеивался православным писателем. Вернее, Николай Васильевич всегда пытался противостоять им, своим смехом и комичными ситуациями отгонять куда подальше, крестясь во мглу сорочинской ночи.
Но вот настало время другого сборника, и инструмент в качестве смеха отчего-то работать перестал. Вернее, общество продолжило воспринимать писателя, как юмориста. А в 19-м веке это означало высококачественную беллетристику, которая не дотягивала даже до литературы средней руки.
Далее перед писателем встал выбор: либо двигаться в том же русле, либо менять направление для дальнейшего развития.
И Гоголь свой выбор сделал.
Поворот к будущему величию писателя случился именно там: в «Миргороде», который вышел через 4 года после первой части «Вечеров на хуторе…».
Там Гоголь всё ещё пытается смеяться. Он уходит в историю(«Тарас Бульба»), уходит к своей родословной(«Старосветские помещики») и вновь возвращается к начатой теме потустороннего(«Вий»).
Показательнее всего изменения Гоголя видны именно в последнем произведении.
Помнится, всё тот же цензор смеялся над тем, как ловко в «Ночи перед Рождеством» казак пугал черта крестом. «Вий» же представляет страшную и туманную картину меняющегося сознания Гоголя: смех в «Вечерах на хуторе…» был помощником человека. Он один мог спокойно уложить гостей из потустороннего мира на лопатки, однако в «Миргороде» демоническое зло уже само приходит к человеку и ничто не в силах его остановить. Оно пробралось в самое ценное для Гоголя место - церковь - и оттуда Хома Брут не в силах выгнать его ни крестом, ни молитвами, ни силой.
Герой бесславно погибает, потому что был не в силах выдержать этого давления. «В мире всё изменилось за четыре года», - словно говорит Николай Васильевич. Зло обрело свою силу, и лишь человек остался там же, где и был.
Отсюда смех Гоголя перерастёт в «Ревизора», когда герой скажет, что незадачливые зрители смеются над собой, но никак не над персонажами, а чуть позже по Питеру будет бродить смех гоголевского Акакия Акакиевича из «Шинели».
Весёлый и забавный юморист Гоголь исчез окончательно, превратившись в писателя огромного, до которого не доехать на самой лучше бричке и не долететь ни на каком черте. Однако смех его над сатирическими ситуациями превратился в смех над обществом, над человеком как таковым и над собою в том числе.
И всё это даже сейчас выглядит, как какая-то шутка: Гоголь, по новому календарю, родился 1-го апреля, в День смеха.
Значит ли это, что писатель с самым невыносимым в русской литературе смехом до сих пор где-то тихо смеётся над каждым из нас? Порою кажется, что мне стоит заканчивать с этими риторическими вопросами в текстах. Ведь чтобы ответить на него, достаточно просто внимательно прочесть его повести и два сборника малороссийских рассказов.
И читать их, судя по всему происходящему, надо лишь в оригинале, а ни в каком не «правильном переводе». И тут, прошу заметить, ни слова о Гоблине.
